Россия всегда была литературной страной. Нигде в мире строки из произведений писателей и поэтов не становились крылатыми выражениями, входившими в повседневную жизнь народа. Портретами наших литературных гениев и цитатами из их творений украшались стены книжных магазинов и библиотек, школ и высших учебных заведений. В какой-то мере эти традиции сохранились и до нынешних «нечитающих» времён.
И вынесенная в заглавие пушкинская поэтическая строка даёт прекрасный повод всем, кто до сей поры считает, что Россия должна сохранить свою «литературоцентричность», вспомнить о двух знаменательных датах.
19 октября (31 по новому стилю) 2021 года исполнилось 210 лет со дня официального открытия Царскосельского лицея, неразрывно связанного в памяти народной с именем Александра Сергеевича Пушкина, парадоксы жизни и творчества которого до сих пор будоражат умы учёных-пушкинистов. И сегодня мы вспомним имя одного из таких — выдающегося исследователя творчества А.С. Пушкина Сергея Михайловича Бонди, чьё 130-летие со дня рождения также отметили в минувшем году.
О дорогих его сердцу лицейских годах Пушкин написал в том числе эти строки:
«Всё те же мы: нам целый мир чужбина;
Отечество нам Царское Село».
Поэт отмечал две важнейшие исторические заслуги основателя этого учебного заведения императора Александра I: «Он взял Париж, он основал Лицей».
Перед лицеистами действительно открывался огромный новый мир человеческих знаний во всей их полноте. Воспитанники Лицея изучали следующие дисциплины:
нравственные (Закон Божий, этика, логика, правоведение, политическая экономия);
словесные (российская, латинская, французская, немецкая словесность и языки, риторика);
исторические (российская и всеобщая история, физическая география);
физические и математические (математика, начала физики и космографии, математическая география, статистика);
изящные искусства и гимнастические упражнения (чистописание, рисование, танцы, фехтование, верховая езда, плавание).
Такая широкая палитра знаний, умений и навыков дала возможность выпускникам лицея в дальнейшем проявить себя на разных поприщах служения Отечеству. Увековеченный пушкинской фразой «счастливец с первых дней» светлейший князь Александр Горчаков, последний канцлер Российской империи, стал блестящим дипломатом, возглавив внешнеполитическое ведомство при императоре Александре II, адмирал Фёдор Матюшкин, «волн и бурь любимое дитя», по слову Пушкина, был отважным полярным исследователем и героем многих морских сражений, а граф Дмитрий Толстой в качестве министра трудился на ниве народного просвещения и был блюстителем нравственных начал в роли обер-прокурора Священного Синода.
И это лишь малая толика в списке выдающихся государственных деятелей, военных, учёных, композиторов, художников, писателей и поэтов, окончивших в своё время лицей!
Изящным искусствам в лицее уделялось особое внимание. Считалось, что его воспитанники должны стать не только широко образованными, но и творческими людьми. Каждый год в лицейскую годовщину 19 октября они принимали участие в спектаклях, где играли роли в обыкновенных своих форменных мундирах. Сочиняли пьесы и сами. Пушкин в таких постановках участия не принимал, но пьесы писал. К сожалению, его лицейские комедии «Так водится в свете» и «Философ» до нас не дошли.
Ещё со времён лицея Пушкин славился своим неординарным поведением. В Кишинёве во время южной ссылки он своими парадоксальными выходками приводил в негодование местную знать и чиновников. Сергей Михайлович Бонди в своей работе «Рождение реализма в творчестве Пушкина» объясняет причины подобного поведения поэта: «Кризис романтического мировоззрения, крушение всех романтических иллюзий отразились у Пушкина не только в его творчестве, но и во всем его поведении. Пушкину всегда были свойственны и смелость, доходящая часто до безрассудства, и крайняя импульсивность в действиях… В Кишиневе беспокойное, вызывающее поведение Пушкина: его рискованные политические выпады за столом наместника, его дуэли из-за пустяков, оплеухи молдавским вельможам — все это носило характер какого-то веселого озорства. Так к этому и относился генерал Инзов (полномочный наместник Бессарабской области), который, по словам самого Пушкина, сажал его под арест всякий раз, как ему случалось побить молдавского боярина, и тут же приходил навещать своего арестанта и беседовать с ним на политические темы».
Политика, жизнь и устройство других государств всегда интересовали Александра Сергеевича. В пушкинское время просвещённое общество, ругая существующую власть, превозносило Соединённые Штаты, их государственные институты, видело в них образец для развития собственной страны. А Пушкин сразу заметил парадоксы в общественном устройстве США и написал об этом в своей статье «Джон Теннер»:
«Америка спокойно совершает свое поприще, доныне безопасная и цветущая, сильная миром, упроченным ей географическим ее положением, гордая своими учреждениями. Но несколько глубоких умов в недавнее время занялись исследованием нравов и постановлений американских, и их наблюдения возбудили снова вопросы, которые полагали давно уже решенными. Уважение к сему новому народу и к его уложению, плоду новейшего просвещения, сильно поколебалось. С изумлением увидели демократию в её отвратительном цинизме, в её жестоких предрассудках, в её нестерпимом тиранстве. Всё благородное, бескорыстное, всё возвышающее душу человеческую — подавленное неумолимым эгоизмом и страстию к довольству (comfort); большинство, нагло притесняющее общество».
И скажите, что Пушкин не современен! Ведь это и о сегодняшнем положении дел! А нам «Джона Теннера» в конце 1980-х и начале 90-х надо было каждый день перечитывать. Глядишь, мы бы и страну так бездарно не «профукали».
Если бы кому-то из литературоведов удалось так тонко проанализировать творчество Пушкина, как это делал С.М. Бонди, он вошёл бы в число ведущих пушкинистов. Но слава пришла к учёному в другом разделе филологии — текстологии. Бонди ворвался в авангард отечественного пушкиноведения после открытия и применения своего блестящего метода текстологического анализа рукописей Пушкина. Ему удалось верно истолковать и прочитать многие черновики поэта. Ещё будучи студентом Петроградского университета, где давали образование не хуже лицейского, учёный нашёл ключ к зашифрованным строфам «Евгения Онегина», разгадать которые не смогли прежние великие пушкиноведы.
Недаром лучший знаток биографии Пушкина профессор Мстислав Александрович Цявловский говорил о Бонди: «Самый талантливый пушкинист за всю историю пушкиноведения». Его супруга Татьяна Григорьевна, тоже известный пушкинист, добавляла: «Самый талантливый пушкинист у нас, а значит, и во всём мире!»
Неоднократно отмечалось: если человек глубоко погружён в жизнь другого человека, он невольно становится похожим на него. Когда я видел и слышал Бонди, всегда вспоминал слова историка М.П. Погодина, который однажды описал внешний вид Пушкина: «Это был среднего роста, почти низенький человечек… без всяких притязаний; с живыми быстрыми глазами». Многое, многое напоминало о Пушкине в образе профессора Бонди. А если бы вы могли слышать, как он говорил и что он говорил! Каким был великолепным лектором! Сохранившиеся аудиозаписи его лекций ни в коей мере не передают магию звучащего слова Бонди. А съёмок оказалось крайне мало.
В 60-х годах прошлого века на лекции легендарного филолога, как сегодня на выступления поп-звёзд, слеталась вся Москва. Физики и лирики (на них делилось тогда прогрессивное общество), школьники и маститые учёные, утончённые барышни и почтенные домохозяйки. Услышав одно из выступлений Бонди перед детьми, Фаина Георгиевна Раневская среагировала в свойственной ей манере: «С. Бонди детям о Пушкине — очень хорошо. Я плакала. Впадаю в детство. Впрочем, Горький незадолго до кончины плакал, не уставая».
Кстати, у Бонди был опыт школьного преподавания, и он неоднократно говорил, что год, проведённый в школе, он считал лучшим в своей жизни.
Лекции Бонди вызывали восторг у Ираклия Луарсабовича Андроникова (его собственные блистательные телевизионные эссе о жизни и творчестве знаменитых писателей и деятелей культуры собирали у экранов огромную аудиторию):
«Лекции профессора С.М. Бонди в Московском университете проходят в переполненных аудиториях. И привлекают не только филологов. Это особые лекции, ибо он не только сообщает важные сведения: он учит постигать в стихах и в прозе поэзию, увлеченно любить литературу, воспринимать художественное произведение во всем богатстве его смысла, его воплощения, его отделки. Спросите писателей, слушавших лекции С.М. Бонди о Пушкине в Литературном институте имени А. М. Горького, — Поженяна, Бондарева, Бакланова, Винокурова, Тендрякова, Ваншенкина, Солоухина, — они скажут: это был целый мир, целая эстетическая система!»
Любимым педагогическим приёмом Бонди был парадокс. Он начинал лекцию или спецкурс неожиданно, чтобы привлечь внимание слушателей и пробудить в них мыслительный процесс. Об этом пишет главный редактор журнала «Наш современник» Станислав Куняев:
«Я вспоминаю историю-притчу о том, как полвека с лишним тому назад профессор Сергей Михайлович Бонди обратился к нам, первокурсникам Московского университета, с трибуны Коммунистической аудитории на Моховой:
– Вы филологами хотите стать?
– Да! – дружно загудели мы.
– А вы «Капитанскую дочку» читали?
– Читали! – с воодушевлением выдохнула аудитория.
– А скажите мне, Пугачев – патриот?
– Патриот!
– А капитан Миронов патриот?
Несколько слабее, но все-таки хором мы ответили:
– Патриот!
– Но в таком случае, если вы желаете стать настоящими филологами, – коварно завершил профессор свой иезуитский разговор с нами, – вам придется ответить на главный вопрос гениальной повести: почему один патриот повесил другого патриота?!
И торжествующий пушкинист ушел на перерыв, оставив вчерашних десятиклассников в полной растерянности. Эту сцену я запомнил на всю жизнь, поскольку, став литератором, всю жизнь пытаюсь ответить именно на этот вопрос, ставший для меня в ряд с другими знаменитыми вопросами: «Кто виноват?» и «Что делать?».
В год, когда я готовился к поступлению на русское отделение филфака МГУ, разразился процесс над литераторами Синявским и Даниэлем, обвинёнными в клевете на советскую действительность в их сочинениях, напечатанных за рубежом. Взволновалась вся «прогрессивная общественность», считавшая, что наступает реакция, и сталинские времена уже на пороге. Письмо, осуждающее действия опальных литераторов, подписали преподаватели филфака МГУ, в том числе и С.М. Бонди. Его подпись вызвала особую ярость либеральной «прогрессивной общественности»: как он мог «этот опус» подписать! Он, наш учитель свободомыслия, певец вольнолюбивого Пушкина! Парадоксально, что наследник нашего великого «серебряного века», знакомый с Блоком и Любовью Менделеевой, встречавшийся с Андреем Белым и Фёдором Сологубом, работавший у Мейерхольда, находится теперь в рядах гонителей правды!
Некоторые, менее рьяные, утверждали, что Бонди просто заставили подписать публикацию. Естественно, о реакции Бонди на всю эту свистопляску я тогда не знал и, по тогдашнему скудоумию моему, подумал: «Ну всё, сломается старик, будет оправдываться и с вольнолюбием придётся ему распрощаться!»
Насколько я был неправ, выяснилось, когда пришёл на первое занятие пушкинского спецкурса, который Сергей Михайлович начал, как всегда, неожиданно и парадоксально. Стремительно вбежал в аудиторию, сжимая в руках последний выпуск газеты «Правда», и закричал: «Что за язык негодный, что за стиль! Разве можно так писать!» Некоторые в ужасе подумали, что он сейчас будет газету зубами рвать, но Бонди просто бросил её под ноги, кинулся к фортепьяно и стал наигрывать какой-то музыкальный фрагмент. Все пребывали в шоковом состоянии, а я подумал про себя: «Жив, жив курилка, есть ещё порох в пороховницах. Остался таким же стремительным, парадоксальным, дерзким, как и его любимый Александр Сергеевич!»
Встречи и разговоры с профессором во время обучения были редки и мимолётны (о чём я бесконечно сожалею сейчас). А когда пришла пора подводить итоги спецкурса, Бонди вновь прибегнул к любимому своему парадоксу: «Кому нужны «пятёрки» – зачётки на стол, и отличные оценки вам обеспечены! А кто поговорить хочет – оставайтесь, и там посмотрим». Нужно ли говорить, что за «пятёрками» почти никто не ринулся. Пообщаться с Бонди – это же такое счастье!
Меня, юношу «байронического вида» тогда, Сергей Михайлович о Пушкине не спрашивал. Посмотрел внимательно и сказал:
– Вы, конечно, стихи пишете?
– Ну, так, балуюсь иногда…
– Дам Вам добрый совет – бросьте это занятие!
– (несколько обиженно) Почему?
– А Вы не чувствуете, что наступает время, когда стихи уже никому не будут нужны? Они должны иметь отзвук в пространстве. А вместо пространства сейчас – глухая подушка. Всё в ней тонет!
На дворе был уже конец 1960-х, начало застоя и безвременья. Филфак перебрался с Моховой на Ленинские Горы, а на лекции Бонди почти никто не приходил…
Я воспринял тогда совет учителя, но настоящим Учителем своим я его ощутил, когда узнал об ответе Сергея Михайловича на стенания «прогрессивной общественности» по поводу его подписи под тем пресловутым письмом:
«Никто меня не принуждал ни к чему, я сам его подписал, потому что негоже тайно печататься за границей».
Бонди и в этом следовал заветам Пушкина, который всегда яростно осуждал творимые на Руси несправедливости, но не желал, чтобы о бедах и горестях Отечества судили и рядили иностранцы. И эту позицию никак нельзя назвать парадоксальной!
Автор Виктор Карпенко