Николай Федорович Иванов – российский писатель и публицист, председатель правления Союза писателей России с 15 февраля 2018 года.
Автор более 20 книг прозы и драматургии.
В прошлом – главный редактор журнала «Советский воин» и газеты «Налоговая полиция». Полковник запаса, военный журналист, офицер-десантник.
Закончил Московское суворовское училище и факультет журналистики Львовского высшего военно-политического училища (1977 год). Службу начал в Воздушно-десантных войсках кадровым офицером (60 прыжков с парашютом). В 1981 году был направлен в Афганистан. Участвовал в более чем десяти боевых операциях. Награжден орденом «За службу Родине в Вооруженных силах СССР» III степени (1982 год), медалью «За отвагу» (1983 год), знаком ЦК ВЛКСМ «Воинская доблесть». После службы в ДРА неоднократно летал туда в качестве военного корреспондента, участник операции «Магистраль».
В 1991 году назначен главным редактором журнала «Советский воин». В октябре 1993 года, отказавшись публиковать материалы в поддержку обстрела Белого дома, снят с должности «за низкие моральные качества» и подполковником уволен из Вооружённых Сил. Продолжил службу в органах налоговой полиции России. Полковник налоговой полиции (с 1993 года). Во время командировки в Чечню в июне 1996 года был захвачен боевиками в плен, где пережил ужас подземных тюрем и неоднократных выводов на расстрел, сбрасываний живьем в могилу, освобожден через 4 месяца в результате спецоперации. Через 2 года снова вернулся в Чечню, где участвовал в создании газеты «Чечня свободная».
В качестве военного журналиста и писателя побывал в Чечне, в Цхинвале, в Крыму, на Донбассе, в Сирии. С гуманитарной помощью одним из первых корреспондентов прошел с «Белыми КАМАЗами» от Москвы до Луганска. Более 10 лет является одним из руководителей курсов спецподготовки журналистов, работающих в экстремальных условиях и горячих точках, «Бастион».
Первый редактор газеты «Налоговая полиция».
Лауреат литературных премий имени Николая Островского, Михаила Булгакова, «Сталинград», ФСБ России, «Золотое перо границы» и других.
Николай Федорович Иванов ответил на вопросы нашего специального корреспондента Ольги Алферовой:
«Персона Страны» сегодня в гостях у председателя Союза Писателей России Николая Фёдоровича Иванова. Но не только. Это ещё и военный корреспондент Николай Иванов, который когда-то начинал тяжёлое время восьмидесятых в Афганистане. Это человек, с которым мы будем разговаривать о сложных драматических перипетиях его судьбы и в то же время о том, как сейчас, в настоящее время, Союз Писателей России откликается на современные вызовы, которые необходимо знать читателям, необходимо знать нашей публике, нашей аудитории. Николай Федорович, здравствуйте! Очень рада Вас видеть.
Здравствуйте! Для меня, в первую очередь, приятно, что Вы затронули именно эти темы. Потому что, в принципе, мы даем интервью по разному поводу, и сюда приходят корреспонденты разных СМИ, но вопросы, которые Вы обозначили, особенно дороги лично мне и дороги Союзу Писателей России, поэтому я с удовольствием готов поговорить на все эти темы.
Хочется начать с того, что Вы все-таки выпускник Московского Суворовского училища. Для меня, когда я знакомилась с Вашей биографией, это было немного в удивление: не могла я совместить эти два образа. Мальчик-курсант, суворовец, и вот теперь — Председатель Союза писателей России, такая величина… Как начинался этот путь?
В Суворовское училище я поступил после восьмилетки совершенно сознательно и очень благодарен судьбе, что моя профессиональная жизнь начиналась там. Училище мне многое дало. В 15 лет я уже был старшина роты, у меня подчинённые были, мои сверстники, я был уже в определенной степени человеком, который организовывал все мероприятия, начиная с подъема-отбоя, построения, уборки, наряды и все остальное, то есть это лежало на моих плечах. Но, с другой стороны, я был последним на нашем курсе Суворовского училища, которому подписали рапорт о продолжении учебы в высшем военном училище. Я должен был пойти на выбор в высшие военные образовательные заведения: сухопутные училища, танковые, артиллерийские, летные, морские, военно-медицинская академия. А я пишу рапорт: «Я хочу быть военным журналистом, я хочу писать». Меня вызывает начальник курса и говорит: «Николай, давай ты будешь делать свою генеральскую карьеру. Мы тебя направляем в Московское общевойсковое командное училище, идёшь туда, я тебе рапорт военного журналиста подписывать не буду «. Как-то так хватило какого-то внутреннего стержня стоять на своем. Я сказал: «Нет, я хочу писать». – «Но ты же военный?» Я говорю: «Ну вот, я попробую что-то писать и пойду в военную журналистику». И по жизни получилось соединение карьеры военного — по погонам, и в то же время рядом шла постоянно работа журналиста, а потом и писателя — публикации, звания лауреата литературных премий. Такое вот балансирование, и на каком-то этапе жизни нужно было определиться, потому что идти двумя путями такими сложно…Судьба подсказала, сподвигла на то, чтобы полностью уйти в литературу.
Ну, это было через какое-то время. А после Суворовского Вы начали осваивать военную журналистику на факультете журналистики Львовского высшего военно-политического училища (1977 год). Параллельно Вы были постоянно в военной атмосфере жизни нашей армии, жизни страны…
Нам всегда говорили: «Ребята, профессия ваша — журналист, но ваша профессия — «военный журналист». Есть специфика. Военный журналист — он сначала военный. Он отвечает и за дисциплину, и за порядок. Поэтому все воинские дисциплины мы, конечно, изучали. Более того, скажу, что я был главный линейный Прикарпатского военного округа, потому что вот меня определили в линейное подразделение…
Ну, линейное — это особая стать…
Мы приезжаем во Львов, первое занятие строевой подготовки, смотрю, стоит капитан и смотрит, как подготовка проходит. Мне говорит: «Иди сюда». Я подхожу. Заводят меня… Опять же, я говорю, там готовили военных журналистов и военных работников, это и военный фотограф, дирижёр военный. Все, что связано с культурой. А меня, так они сказали, лучшего строевика, куда берут? В танцевальный зал, где зеркала во всю стену. Мне дают карабин, говорят: «Через десять дней чтобы умел». И вот все эти приемы, они у меня в крови. Через десять дней я уже стоял на тренировке парада, правда, около трибуны. Но здесь опять же получается как: на парадной тренировке стою у трибуны, открываю парад, прохождение, и после тренировки командующий всем оценки раздал, построил нас, линейных, посмотрел на меня: «Выходи». Я выхожу. «Показывай, что умеешь». Я показал. Он говорит: «Так, всем отбой, а его убрать — маленький карандаш». Меня убрали. И так по судьбе пошло: достигаю каких-то пиков, и меня срезают, срезают, срезают. Маленького роста, не допрыгнуть. Конечно, все правильно, это должно быть, я понимал. Обидно, может быть, было, ведь навыки есть… Но это нормально с военной точки зрения, я все это прекрасно понимаю.
Вам в космос просто надо было лететь.
А это другая история. Я был уже специальным корреспондентом журнала «Советский войн». А членом редколлегии журнала «Советский войн» был член военного совета космических войск, и я летал с ним на Байконур, я немножко знал эту тему, с Германом Титовым немножко был знаком. Помню, я опять написал рапорт: «Прошу зачислить в отряд космонавтов. Рост 172, вес 65, возраст – то, что надо, 60 парашютных прыжков, словом, все, что надо в принципе для космоса». То есть все компоненты как бы были, поэтому я записался в отряд космонавтов, мои друзья из газеты «Красная Звезда» тоже записались. Но…И вот опять на перепутье… В то время я уже начал работать над романом об Афганистане. Мне нужно было, я себе поставил цель написать не только о том, что вошли войска в Афганистан, а ПОЧЕМУ вошли. И я искал причины, почему, и прекрасно понимал, что Политбюро, возрастное, так скажем. Неужели они просто хотели повоевать? Нет, конечно, были причины, для того, чтобы все-таки рассматривать Афганистан для ввода войск. Что это означало? И вот я начал тащить эту ниточку. Я тащу эту ниточку — Огарков, члены Политбюро, семья Брежнева. А у меня одновременно в то время сумасшедшее количество командировок. Меня Ахромеев Сергей Фёдорович не хочет принимать до тех пор, пока я не встречусь с командиром мусульманского батальона, который в Ташкенте. Сначала с ним поговори, потом с Колесниковым, который возглавлял группу главного Управления, потом придёшь ко мне. И у меня было в один только Ташкент около десяти командировок, и мне, конечно, нужно было ездить, ездить, и я прекрасно понимал — или я готовлюсь к космосу, или я все-таки работаю над книгой. Я выбрал книгу. Я поехал в район Ташкента к командиру мусульманского батальона и узнал те детали по вводу войск в Афганистан, которые меня интересовали. И вся эта ситуация была по секундам, по минутам, в целом, восстановлена.
Вы упомянули о шестидесяти парашютных прыжках, и здесь мы плавно переходим к теме ВДВ, и возникает Псков. Меня интересует этот период Вашей жизни, все что связано с ВДВ, с Афганистаном, с Псковом, с Псковской дивизией, которая вошла в историю страны… Как Вы прошли этот период жизни?…
Дело в том, что Львовское училище готовило военных журналистов во все виды войск — и в железнодорожные войска, и во внутренние войска, и в пограничные войска, и в морфлот, кто куда пойдёт неизвестно, поэтому нас готовили универсально. Но, понимаете, для журналиста, начинающего свою военную карьеру, десантные войска считались наказанием по двум причинам. Первое — газеты маленькие, роста нет, то есть это типа районной газеты. Окружных газет нет, перепрыгнуть некуда, потому что тех, кто попадал в ВДВ, свои не отпускали, потому что это специализация, это прыжки с парашютом. Ну, и, естественно, мы считались определённой разбалованной элитой, потому что военный журналист более вольный человек, чем курсант строевого военного училища. И по дисциплине, и по дисциплинам воинским и гражданским, которые мы изучали, и по поведению, и в город нас отпускали — «Ребята, вот вам фотоаппарат, приносите фотоочерк». И поэтому ВДВ, мы прекрасно понимали, что это прыжки, маршброски, как мы будем сидеть на парашютах в горячих точках, хотя горячих точек тогда ещё не было. И мы так с напряжением смотрели, кого отправят в ВДВ, думали, ожидали. За мной мохнатой лапы не было. Естественно, за меня никто не мог походатайствовать, чтобы я поехал сразу в Москву или еще куда, ну, об этом тогда в принципе ещё не думали. Но просто хотелось какого-то перспективного роста. И опять случай.
15 мая 1977 года я вышел из столовой и не застегнул воротничок, и когда командир взвода увидел, что я расстегнут, у него на лице радость, потому что ему тоже надо было кого-то отправить и выбрать: «Сержант Иванов, идёшь в ВДВ, там застегиваться не надо, там разгильдяи нужны, ты — десантник». И когда 17 мая, я хорошо запомнил, меня пригласил командир, я захожу, сидит полковник, я сразу все понимаю, он задал мне вопрос, я ответил одним ответом, он спросил: «Сержант Иванов, будете служить под знаменами ВДВ?» Отвечаю — Если пригласили, значит буду». А после этого мне стали шить форму именно голубую, десантную. Все стало понятно, я попал в Псковскую десантно-штурмовую дивизию. В ВДВ нет парашютов каких-то особенных для поваров, журналистов. Прыгает дивизия — прыгают все. Прыгает командир дивизии, прыгает повар, прыгает журналист. На одних парашютах, уложенных одинаково. То есть ты становишься боевой семьей. Никаких послаблений нет. Вместе с молодыми солдатами мы прошли все подготовки. И первый прыжок — совершенно не страшно, потому что первые два прыжка совершаются одновременно, в один день. Атмосфера создаётся праздника, играет оркестр, речи какие-то, старые ветераны провожают, то есть атмосфера такая, что ты, если даже не хочешь прыгать — прыгнешь. И вот в этой атмосфере солдаты прыгают, и я сразу в этой же атмосфере прыгнул — и на второй прыжок идешь. И это тоже правильно — закрепить то, что ты уже сделал. А вот третий-четвёртый прыжок — оркестра уже нет, напутственных речей нет. Это надо уже себя настраивать, говоришь себе: «Надо прыгнуть». Никто не подталкивает, не уговаривает, надо самому переступить. Бывало иногда, кто-то не прыгал, всякое бывало в десантных ситуациях. Вот у нас была ситуация, парень один боялся прыгнуть. Первый раз повезли — не прыгнул, а если человек не прыгнул — то за ним цепочка. Если пятый не прыгнул, то за ним ещё четыре человека не прыгнули. Всё на одной линейке зацеплены карабины. Ну что, возвращаются. Его там попинали. Второй раз — опять боится. Опять он стоит и дрожит. И вдруг из кабины лётчика вырывается дым, и командир кричит: «Горим! Прыгаем! Горим!» Все пошли, все прыгнули, командир переломил. Поэтому Псков — это мои первые прыжки. В Пскове я увидел Маргелова, смотрел, как он наблюдал за прыжками.
Какое у Вас впечатление сложилось о нем? Легендарная личность?
Легендарная личность. Что мне запомнилось, он приезжал на прыжки, и пока не прыгнет последний, он не уезжал. Обычно как — приезжают, первые два прыгнули, и все разъехались. Он курит, я делаю снимок, меня помощники его бьют по рукам: «Что ты снимаешь?» А кадр хорош по-журналистски, интересный, не парадный. «Не надо». И поэтому все байки, которые ходят, эти байки ходят из жизни. Пскову я, конечно, очень благодарен еще и потому, что там я впервые встретился с писателями. Вот как это было. Я иду по Пскову и вижу — «Псковская писательская организация». Я остановился, думаю: » Десантник я или нет? Зайду». Зашел, поднялся на второй этаж. Там сидит человек. Я представляюсь: «Лейтенант Иванов, прибыл на службу в Псков. И я немножко пишу. — Что ты пишешь?» А у меня в сумке с собой несколько листочков рукописи. Я даю эти листочки ему, он пробежался глазами при мне и говорит: «Так, я возвращаю, вот у тебя тут девять листочков. Приходишь завтра ко мне, у тебя семь листочков. Попробуй сократить, выжми, я посмотрю, как ты это делаешь. Завтра я тебя жду». И вот я всю ночь сидел, сокращал и потом пришел, это был Александр Александрович Бологов, руководитель псковской писательской организации. А потом я познакомился с другими замечательными советскими писателями. Они стали моими учителями, наставниками. Я пришёл из литературного объединения, в котором руководил Ильченко, я оттуда пришел. Поэтому в принципе во Пскове я начинал писательство, и я безумно благодарен Псковской писательской организации. Уже когда я служил в Афганистане, в Пскове проходило большое совещание молодых писателей. Так мои друзья ухитрились обратиться к командованию ВДВ, и меня из Афганистана отпустили на совещание писателей в Псков. Вот такое было отношение и покровительство старших товарищей.
Но Псков — это известное место, которое потом будет связано с историей чеченской войны… Как журналист Вы с этой темой знакомы не понаслышке…
Ну да, Псков, 6 рота, 104 полк, это полк, который стоит под Псковом, Черёха, есть такой населённый пункт в черте города, я там часто бывал, когда служил. И когда эти события все случились, и я вернулся в Псков уже в мирное время, меня спросили, куда поедем, я сказал: «Едем в Черёху». Я подошёл к этому памятнику, откуда уходила Шестая рота. Вы знаете, подвиг Шестой роты — он даёт мне право, он даёт любому право заткнуть глотку тем, кто говорит, что Россия упала на колени, что ничего нет, что молодежи нет, и все пропало. Я считаю, что Псковская дивизия, Шестая рота даёт нам право гордости за сегодняшний день. Герои дали нам чувство достоинства, ребята научили нас не опускать глаза перед историей, дали увидеть, что это более чем подвиг, остановивший боевиков. Есть какая-то нравственная планка, ниже которой Россия не опустилась, есть какая-то высота духовная, которая обеспечила безопасность Отечества. Сразу пример. Это пример сегодняшнего дня. Не так давно мы собирали на семинар молодых писателей, и я попросил: «Давайте соберём военных писателей, только военных писателей, которые вышли из боя, работают в военной теме, носят погоны». Потому что есть причины. Я увидел у нас очень много книг, километры книг в магазинах о войне, о современных горячих точках, но когда проанализируешь эти книги — это стрельба, стрельба, ещё один бой, ещё один бой, ещё один бой, а судьбы человека нет, вот об этом хотелось поговорить. Я собираю этих ребят в Переделкино, начинаю с ними разговаривать, они так же быстро сгруппировались, они друг друга знали по фамилиям, быстро сгруппировались. У них оказалось — «Война, да мы все знаем, произведения, там мат-перемат, читаем произведения, командир, генерал — идиот, солдат- пьяный Ваня, стреляем, шевелится еще…». Что вы делаете? Это что, так было на самом деле? Да, это тоже было. Но вы входите в литературу, а там что? Мать будет читать, что якобы это образ её сына, вот он такой, резко отрицательный? «Вы ничего не понимаете, мы пишем правду жизни», — спорят они. День работаю с ними, второй — ничего не выходит. Вот мы сели с ними, пятнадцать человек. На третий день прихожу на эти занятия, там бильярдный стол был, ставлю на бильярдный стол бутылку, расставляю стаканы, делю ножом яблоко на всех, при всех делю, разливаю, говорю так: «А сейчас сразу третий тост. За погибших! Мы все воевали, вы воевали, ваши друзья погибли, они сейчас на небесах и смотрят на вас. Ничего не могут сказать ни о себе, ни о том, как они погибли, но они хотели себя услышать. За них это сейчас делаете вы. Вы надели белые манишки, вы надели рубашки, вы судьями сейчас стали, а они смотрят и ничего не могут сейчас сказать. Ребята, что вы делаете? Ну вы же не такие были. У нас было другое братство. Что ж вы делаете? Давайте выпьем за них — вот как они смотрят на нас и что они думают. У кого есть совесть, давайте, подняли». Никто не пьет, все думают. И после этого мы начали работать. В самом деле, что мы пишем и как мы пишем — это очень важно. Можно сказать: «Да, так было», но это — не судьба войны, это — пыль войны, посмотрите из своего окопа. Очень много очень каких-то таких моментов…
Это сильно, Николай Федорович, такой эпизод воспитательный.
Здесь больше была злость. Офицерская, литературная, и вот понимаете, я не мог допустить, что литература приходит антиармейская, что литература приходит с какой-то такой насмешкой. Презрительно так относится к товарищам. Вы что, думаете, если кто-то прочитает, будет лучше? Будет только хуже относиться. К вам же самим. И вы где-то на следующих мероприятиях будете бояться говорить, что вы носили погоны и защищали Отечество. Потому что написали вот такие книги. Знаете, когда в Чечне оказался у боевиков, меня выводят там копать могилу, автомат в затылок, я начинаю понимать, почему это происходит. Я, когда вернулся, я почитал книги о Чечне. И я понял этих боевиков-чеченцев. Потому что в книгах, которые опять же наши ребята написали, не все было верно прочувствовано, потому что они тоже почитали эти книги. Потому что слово так бьёт. Одна читательница нашего сайта «Российский читатель» в комментариях написала так: «Товарищи писатели, вы ответственны за то, что вы написали». И это правда. Мы ответственны.
Да, правильно. Примеры великих наших писателей, которые писали о Великой Отечественной, тот же Симонов и остальные, это люди, которые очень честно писали о войне, но не допускали вот этой низкой планки. Вы мужали, Вы становились писателем на фактах своей жизни. Сейчас Вы затронули очень важный, один из самых драматичных моментов Вашей жизни. Я хотела поговорить о нем позже, но раз Вы сами начали об этом говорить, о Вашем нахождении в плену, будем так об этом говорить, как это могло произойти? Как? Это всегда трагично.
Сам дурак. Искренне говорю. Понимаете, я потерял осторожность. В Афгане, когда началась минная война, когда начались подрывы, мы едем, шутка-не шутка, но мы говорим с другом: «Подрыв — нас вомнет и нас не будет. А сидеть на броне — снайпер сработает, и опять же нет. Что делаем?» Поэтому мы всегда оставляли секунды с начала подрывов, одна нога — в люк, если что, успеем увернуться, когда начнётся стрельба, если подрыв — оторвет одну ногу. И мы с ним говорили: «Так, ты левую ногу опускаешь, я правую. Если подорвемся, покупаем одну пару ботинок». Это, с одной стороны, шутка, а с другой стороны, опыт, который позволил нам быть всегда настороже, и реакция была мгновенная. Когда в Чечню приехал, уже другой возраст был и другое звание, и когда меня обнимали и говорили: «Брат, приезжай еще», я с удовольствием обнимался и говорил, да, я приеду, и в то же время не знал, что эти же люди, которые меня обнимали, они тут же передали данные тем, кто ждал меня в засаде в другом месте. И хотя я поменял маршрут, поменял машину, поехал в другом месте, но уже успели сообщить, куда я ехал, и сбили машину в кювет, это все делается очень просто. Недоумение какое-то… Они пропели мне песню: «Пустой карман не любят нохчи, Карман командует вперед». Поэтому было направление такое. Кто-то с другой стороны воевал, кто-то шёл в бой именно с федеральными войсками, а кто-то просто брал заложников. И поэтому меня в плену убило больше всего что? Не то, что меня там расстреливали, пытались отвести посмотреть, как других пытают, что очень страшно. Меня убило в плену больше всего то, что где-то в селе, в ауле, к нам, где мы копошились заросшие от темноты, постепенно привыкающих к плену, относились как к товару. Не более того, вот это.
Унизительно…
Да, да. Именно вот в тех группировках, там специализация шла, одни воевали, другие банды группы захватывали. У нас в каждом органе сидели информаторы…Они, может, не хотели говорить, но попробуй не скажи, попробуй не доложи, что приезжает полковник из Москвы. Поэтому, как только сообщали, за тобой пошла слежка. Я проанализировал все захваты. Человек всегда попадает в плен на последних днях пребывания в горячих точках. Когда он расслабляется. Ему кажется, что он уже все выполнил, можно расслабиться. А тебя уже оценили, тебя уже знают, твои возможности. Если ты журналист, то уже посмотрели твои репортажи, о чем ты написал, как ты написал, и в принципе берут на последних часах, когда ты совершенно к этому не готов. Как вообще работает разведка? Закон крокодила. Крокодил как ловят? Крокодил выползает на берёг и уходит обратно в воду по-своему же следу, по одному и тому же следу. И охотники за крокодилами, они, крокодил выполз, где-то на берегу сидит, ему там зубки чистят, занимаются там санитарией своей, а охотники за крокодилами вкапывают пики, затем шугают крокодила, он разворачивается на 180 градусов и по своему следу мчится в воду. Масса, сила — и они распарывают просто себя. Поэтому никогда по одному следу не ходи. Идёшь на встречу, смотри, куда ты выйдешь, меняй место, извиняйся, но на войне не бойся бояться. А мы вот такие вот. доверчивые…
Ну, в итоге была какая-то операция по Вашему освобождению? Или…
Ну да, да, давайте скажем, я мужчина, за меня миллион долларов просили. Но все-таки сработали наши оперативники, полиция — сумели найти…
Рычаги?
Сумели узнать, кто меня захватил. Главаря, да, вычислили. Затем нашли в тюрьмах и СИЗО человека из соседнего села, связались с родственниками, генеральная прокуратура дала разрешение на обмен, сказали: «Ваш человек держит нашего, мы можем вернуть». Тот человек отказался, нет, дорогое удовольствие, деньги. И тогда, вот опять же, мнение оперативное — это умение столкнуть два тейпа, село на село, и они, село, выступили гарантами обмена, что все пройдёт нормально. Меня должны были менять в двенадцать часов дня на площади, а дотянули время до девяти вечера, там вывели, и где-то на перекрёстке меня привезли, ничего не говоря, сняли мешок с головы, и я увидел, что передо мной стоят непонятные жители и мужчины вооруженные, с оружием. В том момент я прекрасно понимаю, что это последние секунды моей жизни, потому что тогда у них был такой закон-не закон, а, ну, было такое, что, если кто-то из села погибал, жители села требовали на растерзание офицера, находящегося в плену. Я приготовился было бежать, но сзади рука на плечо легла, обняли люди и спросили какие-то вещи, которые мог знать только я, убедились, что это я. Я был на себя, естественно, не похож, а они, когда убедились, тут же сказали: «Мы за тобой».
Николай Фёдорович, ну просто нет слов.
Слова есть…
Вот я как журналист, как женщина, я это даже представить не могу, что Вы испытывали. Вообще, сколько сил именно душевных, физических понадобилось Вам это все пережить. Откуда Вы брали силы?
Ну как. Вот они мне, например, бросают в яму пачку сигарет: «Полковник, закуришь?» И все закурили. А я себе говорю, если я закурю — я сломался. Я четыре месяца не курю. Они говорят — а я не курю. Я эти пачки беру, чтобы с ума не сойти, чтобы какие-то записи сделать. Вот. Поэтому моё счастье, что я попал в плен в нормальном здоровом возрасте, я повоевал, какой-то жизненный опыт был. Мне легче выстоять, и я сказал, что да — это мой крест. И в какой-то момент попытался предпринять попытку подумать о том, как отсюда убежать, выйти. Была там возможность в одном месте. Почему пленных в земле держат? Они на люк ямы обычно ставили гранатные растяжки. Так охранять легко. Бомбу бросил, растяжки поставил, и все. А ты сидишь в этой яме и молишься, лишь бы косуля не пробежала. А в этот раз в селе они завалили люк мешками с мукой, а я уже, как Плюшкин, до этого собирал все булавочки, что нашел, проволоки, кусочек зеркала нашел. Я вот сейчас кусочком зеркала распорю все эти мешки, мука высыпится, я успею поймать гранату, которая между мешками, и можно будет уйти. Но уйти, это надо знать, в плену выдаешь то, что знаешь в этой жизни. Когда мы сейчас встречаемся со школьниками, можно от них слышать: «Придёт время, я себя покажу». Покажешь только то, чему научился и что знаешь. Вот можешь пробежать сто метров — пробежишь, если не можешь — не научишься, как бежать. Можешь одолеть противника? Можешь. Можешь знать географию? Потому что я не знаю, куда бежать. А горы какие? А высота гор? А снежный покров в октябре лёг или не лёг? А в другую сторону или в ту сторону я уйду? Все эти вопросы, они тоже возникают. На меня ползет змея, я в яме, что я буду делать? Я вспоминаю, как бороться со змеями. Или если я не поймаю, там, пятьдесят-сорок мышей за ночь, они меня сожрут в этой яме? Я прекрасно все это понимаю, но когда они увидели такое моё внутреннее напряжение, собранность, говорят: «Что, бежать вздумал? Твой адрес московский вот такой. Там твои двое детей. И если ты уйдешь», — а уйти я мог, только уничтожив кого-то, чтобы завладеть автоматом, — «Если ты уйдешь, то завтра твои дети будут здесь. И ты сам приползешь обратно». И прежде чем убирать охрану, убирать растяжки, я сам отсюда не выйду никогда, и шагу не сделаю. Я был готов, что меня не будет. Единственное, две позиции страшно в плену, первое — потеряться во времени, почему-то, не знаю. Поэтому на сигаретных пачках писал календари и вычеркивал дни, записывал, чтобы не потеряться во времени. И второе — страшно все-таки погибнуть в безвестности. Во всех этих ямах я царапал свои какие-то инициалы и дату царапал, что, если пионеры через двадцать лет там попадут в эту яму, смогут расшифровать, что на этот момент я ещё жив был, почему-то очень это было важно. И когда мой сторож узнал, что я воевал в Афганистане, он говорил: «Ну, мы с тобой воевали рядом». И его командир, оказалось, тоже там служил. И это согрело душу, несмотря на то, что там была ситуация очень сложная. Парадокс.
Николай Федорович, ну это не эпизод, а кусок жизни, который отнял у Вас, в проекции, лет десять жизни…
Нет, у нас в армии все регламентировано. В плену день — за шесть. В ВДВ день — за полтора, на войне день- за три, в плену день — за шесть. Я могу посчитать.
Да, это очень тяжело, и все-таки нам придётся вернуться назад в Афганистан, почему, потому что Вы говорили о том, что написали книгу об Афганистане, где расследовали ситуацию с вводом советских войск в эту страну, которая до сих пор неоднозначно оценивается…
А кто оценивает? Для меня вопрос — а кто оценивает? А судьи кто? Кто даёт оценку? И когда начинают: «Вот Афганистан, дураки…», я говорю -подождите. А Вы знаете, что в это время в подбрюшьи Советского Союза создавались ядерные державы — Пакистан, Индия и, в принципе, Израиль? В Афганистане в это время начали моджахеды захватывать рудники с урановой рудой, вы об этом знали? И вы знали, что если бы это все ушло, мы бы получили ещё три ядерных державы у себя рядом? А вы знаете, что сегодня 98% наркотиков, от которых умирает наша молодежь, идёт из Афганистана? А когда мы там были, мы перекрыли, мы уничтожили, потока не было. Поток идёт у американцев, и они прекрасно это знают, и сейчас этот поток идёт к нам. А вы знаете, что Афганистан на двадцать лет остановил события в Чечне? Что все это, что в Чечне произошло, это должно было произойти намного раньше?
Извините, я на первую войну полетел в Афганистан. Какие-то страны, горы, там все остальное. А потом, когда мы предали Афганистан… Да, предали, не когда вошли, а когда вышли, больше всех кричали американцы. Чтобы заблокировать что-то, они кричали, они блокировали, но как только мы вышли, они на следующий день пошли туда сами. И они там до сих пор. И в отличие от нас, если мы там шутили, пели песни шутейские, но мы давали возможность жителям строить мельницы, учебные заведения, все. Американцы — они взяли пять аэродромов в Афганистане и прекрасно на них сидят. Им все равно, какие наркотики куда идут, им все равно, чем занимаются дети. Не дай бог там мальчик бача подойдет. Мы там этих мальчиков бача кормили, поили и были там друзьями, сажали деревья. Американцы — попробуй подойди — ногой под зад, и летят эти бачата. Поэтому, когда кто-то оценивает Афганистан, хочется спросить: «А ты видел? Я могу дать тебе анализ, а дай ты мне анализ?» Ситуация была сложная, надо было чем-то заниматься. Когда мы упустили это, когда мы перестали заниматься ситуацией, когда мы стали толерантными, когда мы стали обращать внимание на то, правы мы или нет, нас заклеймили позором, и мы чувствуем себя виноватыми. И тогда на следующую войну я ближе ещё лечу. Ещё ближе. Потом я уже в Цхинвале. А потом я уже в Крыму. А потом я уже на Донбассе, и там идёт война. И это все ближе, ближе и ближе. Ну, давайте и дальше. Мы — люди России, в первую очередь наши интересы мы должны блюсти. Интересы порой распространяются очень далеко. Очень далеко надо решать какие-то вопросы. Обойдётся? Не обошлось. И вот рядом уже база. Они не смотрят. Они решают свои вопросы и им все равно. Мы вот такие думаем, ах мы какие совестливые, не теряем совестливость. Они заглядывают вперед, а мы вперёд боимся заглядывать. Кто бы что ни сказал, такие люди, диванные войска и правозащитники тут же семьсот раз обвинят. Мы терпим, когда обвиняют Россию в каких-то действиях, а ровно так же, зеркально, попробуйте обвинить Америку… Не обвиняют, потому что Америка платит, а за Россию надо умирать…
Как Вы пережили распад Советского Союза, Вы — патриот страны и одновременно военный офицер, обязанный выполнять приказы руководства?
Тяжело. Я тогда уже был главным редактором журнала «Советский воин». И когда случился развал страны, нам было приказано изменить название. И вот мы собрались, и я дал каждому задание предложить пять названий для журнала, и, в конечном итоге, мы выбрали «Честь имею». Журнал «Честь имею».
Достойно…
Название громкое, ответственное, и мне сказали: «Название — это судьба». Министру обороны Грачеву название это категорически не понравилось, потому что он бросил фразу, мне потом передали, — «Они что там, честь имеют, а мы — нет здесь?». И тут 1993 год. Нас, главных редакторов, вызывают в генеральный штаб. Я звоню начальнику управления информации, причина какая? Министр обороны сказал, надо дать серию материалов в поддержку обстрела Белого дома. Я говорю: «Ребят, у меня название журнала «Честь имею», как я буду давать? — Министр приказал. — Я давать не буду». Я пишу рапорт, прошу снять с должности, с этим рапортом иду туда, чтобы не подставлять журнал, я снимаю себя с должности, а дальше — как хотите. Сказали: «Причину напишите». Я говорю: «Мне написать причину то, что я не согласен с политикой президента Ельцина и Грачева? Я могу написать, но вам потом хуже будет». Я оставляю рапорт, на совещание не пошел, поехал в редакцию, там уже сидят люди, ищут красные флаги на здание и приказ снять с должности и уволить… Говорю, вы должны мне предложить минимум три места по закону, вы предложите, я не поеду, тогда вы меня снимите. Ну, в конечном итоге, меня перевели, ну так, для гражданских, с двадцать восьмой тарифной сетки на пятнадцатую, низшую самую должность мне нашли, перевели на эту должность, затем приказом министра эту должность в связи с финансовыми трудностями, сократили. Ну, своего они добились, с одной стороны. Должность ушла, все ушли, я остался на улице. Ну, в принципе, я на улице не остался, заработал какой-то авторитет, и опыт, и умение. 31 марта я был уволен, а первого апреля, в День смеха, мне предложили службу или в ФСБ в погранвойсках, открывалась газета «Граница России», её возглавить… Или открывалась газета «Налоговая полиция», мне предложили её создать и возглавить. Ну, мне чисто уже было по-писательски интересно, новая структура, что это такое, банкиры, телохранители, вот это мне было интересно больше по-писательски.
Мудрое решение.
Ну, наверное, да. Хотя люблю пограничников, и отец проходил в погранслужбе, я к ним летал, и в Чеченскую заставку летал, в Звенигородское отделение…
То есть Вы все равно остались в погонах…
Ну, конечно, и друзья остались рядом, моя тема военная, я её не оставлял…
А как получилось так, что Вы уже будучи писателем и будучи членом Союза Писателей, Вы начали заниматься уже административной работой, в какой-то степени от Вас потребовался уже организаторский талант, и дипломатический, и многое другое…
Ну, это получилось, и не так может быть красиво, как хотелось бы. Меня знали. Я был писателем. Знали, что есть такой Иванов. А потом Валерий Николаевич Ганичев, прежний Председатель СПР, пригласил меня: «Фёдорович, зайди». Ну, я захожу, сидел Станислав Куняев, аксакалы наши сидят, и такой юморной разговор: «Федорович, ты зарплату получаешь?» А я был тогда уже пресс-секретарем одной из структур в Правительстве города Москвы. Я говорю: «Да, получаю. — Слушай, а мы не получаем. Мы хотим, чтобы и ты не получал». Я улыбаюсь. «Но посмотри на наши седины, нам нужно смену какую-то растить, давай поработаем на благо литературы Отечества». И я согласился, пришел, стал просто секретарем, затем, как-то так генеральным директором, как-то так, ко мне вернулись все обязанности старшины роты пятнадцатилетнего парня. Вот оно меня догнало, когда я был генеральным директором, тот же самый старшина. Там мне говорят: «О, генеральный директор». Ну, завхоз. Проблемы начались, никакого финансирования от государства нет. И в связи с этим здесь хочу сказать. По всем позициям — по коммунальным услугам, по земельному налогу — вот мы, Союз Писателей России, каждый месяц государству должны отдать девяносто тысяч рублей. Государство нам не даёт ни копейки. Ни копейки писателям. А мы должны девяносто тысяч каждый месяц за то, что мы находимся вот здесь. Это здание в свое время в семидесятом году было подарено Союзу Писателей РСФСР правительством Российской Федерации. Подарено. Оно фактически наше. Но все эти события, новые законы, национализация вывели на то, что: «Если вы хотите здесь остаться — девяносто тысяч на бочку каждый месяц». И я ищу деньги, вместо того, чтобы пускать их на развитие Союза, отдаю их. Это неправильно. Ну, дай Бог нам устоять.
Надо устоять. Этот особняк — историческое место.
У нас как говорят: есть место водопоя, все знают, куда идти. В любой саванне, в любой пустыне каждый зверь знает место водопоя. Вот со всей России люди знают, куда идти — Комсомольский проспект, дом 13. Здесь водопой.
Тогда такой вопрос после Вашего вот такого откровенного разговора по поводу взаимоотношений с государством. Союз Писателей России — это не оппозиционная власти организация?
Нет. Мы не согласны с такими оппозициями. Мы прекрасно понимаем свою силу, мы прекрасно понимаем свою ответственность за страну. Мы никуда не убежим, мы останемся здесь, наши книги для страны, для детей, поэтому плевать в колодец, из которого мы пьем, мы никогда не будем. И коверкать историю мы не будем. По-другому мы относимся к своей стране, и, если где больно в стране и несправедливо, стыдливо и нам. Мы со страной. Мы и болеем со страной, мы идём со страной, мы помогаем своим словом, выступлениями переболеть какую-то боль. Учимся вместе со своим народом, выходим вместе со своим народом. Поэтому не будем надевать судебные мантии. Вчера приехал, не вчера, на этой неделе приехал из Великого Новгорода. Безумно поразили ребята-поисковики, поднимают останки, казалось, только молодёжь, поднимают, им тысячи ограничений — вот это нельзя, боеприпасы брать нельзя, сюда нельзя идти. Они все могут! Но я приехал к ним, и первый возглас, первый возглас командира поискового отряда: «Николай Федорович, мы подняли солдатика, 75 лет стоял на коленях. Он как упал на колени траншеи, его как засыпало, 75 лет стоял на коленях, вот сейчас мы его наконец-то выкопали». Вот это Россия! Вот эти люди — это наши люди! И мы едем к таким людям.
И последнее наше действие в этом отношении. В связи с 75-детием Победы мы учредили две медали. Первая — «Горячий снег». И никому ничего объяснять не надо, кому, за что. В первую очередь мы поехали на могилу Юрия Бондарева и первую медаль вручили дочери писателя на хранение. И вторая награда наша — «Жди меня». Мы наградили Магнитку, Музей Прохоровского поля, мы наградили Центральный штаб поискового движения. Кто-то что-то, а мы вот так.
НИКОЛАЙ ИВАНОВ: «ЛИТЕРАТУРА – ДУХОВНАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ РОССИИ»
(Вторая часть интервью)
Союз писателей России является правопреемником Союза писателей РСФСР, основанного в 1958 году в период серьезных политических перемен в стране. Союз писателей России ведет свое начало с 1991 года, с еще более сложного, я бы сказала, драматического момента в истории страны, когда Советский Союз прекратил свое существование, и Россия отправилась в так называемое «демократическое плавание». Каким образом Союз писателей России стал правопреемником прежней организации и как он вписался в новую политическую обстановку в стране и обществе? Ведь у вашей организации появились «демократические» конкуренты…
Да, мы ведем свое начало как правопреемники Союза писателей РСФСР с 1991 года. Тогда в соответствии с Постановлением Правительства России все структуры, которые имели в своем названии принадлежность РСФСР, автоматически становились российскими. Так что мы продолжили свое существование без всякой волокиты. Поначалу мы никак не вписывались в новую ситуацию. Мы были преемниками и фактически, и по нашим основополагающим принципам. Нравится это кому-то или нет, но мы продолжали путь Союза писателей РСФСР, созданного корифеями советской литературы. Мы остались привержены своим идеалам. Мы не «переобувались», не перекрашивались. И мы не менялись в главном: мы остались державниками, патриотами, как это было всегда в нашем Союзе писателей. И все выстояли. У нас с 1991 года не прекратила свое существование, не распалась ни одна региональная организация. Хотя финансирование от государства прекратилось, мы продолжали работать. Со временем все привыкли к нам, прекратились попытки нас куда-то встроить. Ну а что касается новых писательских организаций, их много, но они больше коммерческие. На тщеславии людей они зарабатывают огромные деньги. Посмотрите их сайты, там коммерческие предложения по получению звания писателя, по получению звания лауреата какой-нибудь премии. Если у нас существует приемная комиссия по приему в члены Союза писателей России, экспертная комиссия по вручению различных премий, то у них все решается просто с помощью денег. Существуют даже организации, состоящие из одного человека, которые раздают за деньги звания и премии, награды и медали. Я своим молодым писателям говорю, чтобы они реально оценивали организацию, если она требует деньги за литературное звание, призы, медали и т.д. Мы не боимся конкуренции, у нас настоящие писатели в Союзе. Справочник Союза писателей России включает только настоящих писателей, имеющих членство не за деньги, а за реальное творчество и прошедших экспертный отбор.
Пожалуйста, назовите основные проекты Союза писателей России, которыми Вы гордитесь.
Главный и основной наш проект – это работа писателей над своими книгами с прекрасными текстами. Но это, конечно, общее. Мы можем гордиться ежегодными всероссийскими совещаниями молодых писателей, их прошло уже четыре. Но перед этим мы проводим областные, межрегиональные встречи-смотры, по итогам которых и отбираем кандидатов на всероссийский уровень. Понимая, что кого-то можем не заметить, пропустить, оставляем 15 процентов для так называемого «самотёка» – это те, кто может приехать самостоятельно по итогам экспертного отбора. С этого года начинаем издавать первые книги трёх лучших семинаристов, которых определяют мастера семинаров.
Второй наш проект мы проводим совместно с Федеральным научным центром имени И.В. Мичурина. Мы предлагаем названия для новых сортов плодовых деревьев – это имена писателей, героев литературных произведений или названия книг. У нас уже есть яблоня Шолоховское, яблоня Чеховская, черная смородина Аксинья. В связи с 60-летием Союза писателей России в станице Вешенская высадили сад из 60 деревьев, прошлой осенью они принесли уже первые плоды. Сейчас в Спас-Угле Талдомского района Подмосковья восстанавливается усадьба Салтыкова-Щедрина, и мы готовы посадить там сад из новых сортов писательских яблонь.
Договорились с дирекцией Ботанического сада в Москве, чтобы в этом году на Святую Троицу высадить деревья, во-первых, в память четырех руководителей Союза писателей – Л. Соболева, С. Михалкова, Ю. Бондарева, В. Ганичева (деревья будут сажать их дети и внуки) и, во-вторых, целую рощу в честь писателей – лауреатов Патриаршей литературной премии.
У нас продолжаются проекты с Донецкой и Луганской республиками. Мы туда часто ездим, оказываем помощь в издании книг и альманахов, включаем их прозаиков, поэтов в наши всероссийские конкурсы.
И еще один наш проект, которым мы гордимся: учреждение почётного звания «Литературный город России». Это города, где ощущается особо бережное отношение к русской литературе, к творчеству российских писателей. В прошлом году мы вручили это звание Тарусе (Калужская область), Трубчевску (Брянская область), Анапе (Краснодарский край), Ишиму (Тюменская область), Мичуринску (Тамбовская область), Таре (Омская область). Как видите, это все – малые города России, ни одного областного центра. Оказалось, что зачастую районные центры живут более интересной, более активной литературной жизнью, чем в центре. Сейчас у нас в секретариате лежат представления на шесть новых городов – их прислали руководители или общественность из Нижегородской, Челябинской, Ростовской, Московской областей, Дагестана. Выберем и утвердим самых достойных.
И все-таки бытует мнение, что в век Интернета люди стали меньше читать… Какие главные задачи ставит перед собой СПР в современной обстановке наступления цифровых технологий, когда сокращаются тиражи книг, журналов и вообще печатных СМИ?
Да, это вызов времени. Но стараемся поддерживать очаги любителей настоящей литературы, привлекаем молодежь к нашим мероприятиям. При этом не устаём повторять: важно не просто читать, а ЧТО читать. Мусора много, километры стоят на книжных полках. Но хорошая книга всё равно пробьётся к читателю. Это к тому же и дополнительная конкуренция среди писателей, хотя, будем справедливы, реклама, накручивание рейтингов на какие-то одно – три имени ради увеличения продаж какого-то конкретного издательства также присутствуют.
Ну, а мы просим писателей бывать в гуще народа, добывать материал, чтобы будущая книга крепко «стояла на земле». Считаем важным, чтобы у писателей была насыщенная личная биография. У писателей хорошие отношения с библиотеками, мы даже вручаем вымпел тем библиотекам, которые ведут активную работу по пропаганде лучших книг-новинок. Но при этом лично я прошу выгонять из библиотек тех писателей, которые годами устраивают свои творческие встречи на одном и том же материале. Им уже и сказать нечего, уже всё давно переговорено, а они всё рассказывают и рассказывают о собственных муках творчества. Идите к людям, которые создают могущество Отечества, охраняют его. Напитайтесь от них правдой жизни, а потом только говорите о реалиях сегодняшнего дня…
Каково Ваше мнение по поводу состояния российской литературы сегодня? Не кажется ли Вам, что наблюдается дефицит ярких личностей, ярких тем, ярких произведений? Или это ошибочное впечатление?
Сейчас такое время, когда яркость или замалчивание во многом зависят от СМИ, которые раскручивают того или иного автора. Существует даже термин «Самый раскрученный писатель, романы которого никто никогда не дочитал до конца». И в то же время есть серьезные писатели, слово которых годами пробивается сквозь толщу коммерческого льда. Показатель необъективности – некоторые современные литературные премии. Что за премии, кто учредил, кто стоит за ними? Присмотритесь: три – четыре фамилии кочуют из премии в премию, из года в год. Мы стараемся, чтобы премии Союза писателей России были всегда с новыми именами, и чтобы они были, в том числе, из регионов. Предлагаю читателям ориентироваться в первую очередь на Патриаршую литературную премию имени святых равноапостольных Кирилла и Мефодия. Вот это настоящая духовная премия. Несомненно, высок уровень премии «Прохоровское поле», имени Распутина, «Всё впереди» Василия Белова и других.
И все-таки хотя бы пару имен писателей, которые, по Вашему мнению, заслуживают внимания и поощрения…
Это, например, Михаил Тарковский, который живет в Сибири и никуда не собирается выезжать. Сейчас собралась вокруг него группа писателей, которые проводят литературный марафон по Сибири и до Магадана. Набирают хорошо Сергей Мурашов из Архангельска, он сейчас живет в Коломне, поэт Анна Ретеюм. Мы не говорим уже о блистательных Светлане Сырневой из Вятки, Николае Зиновьеве с Кубани, Надежде Мирошниченко из Сыктывкара, Николае Рачкове из Питера, Магомеде Ахмедове из Дагестана, Геннадии Сазонове из Вологды и т.д. На подступах очень хорошая молодежь. Но, поверьте, трудно выделить здесь кого-то для публикации в журнале. Назовешь одного – другой обидится: председатель Союза меня не заметил…
А то, что нет созвездия имен… Страна рухнула в 90-е не только в экономике, но и в области культуры. Нерождённые книги – это как нерождённые дети, демографический провал. Писателя надо взращивать, серьезно с ним работать. Но долгое время этим никто не занимался. Подрастали писатели, но не было издательств, которые были заинтересованы издавать хорошие книги, им нужны были быстрые короткие деньги. Приоритет, к сожалению, до сих пор отдается чтиву с насилием, детективам, пустым любовным романам. Читателя хорошей литературы на таком материале не воспитаешь.
Писатели и поэты России всегда были выразителями настроений народа, интеллигенции. Свою миссию, по словам Пушкина, они видели в том, чтобы «чувства добрые лирой пробуждать», обличать зло, несправедливость, произвол. Чувствуют ли современные молодые писатели эту миссию отечественной литературы, или у них другие идеалы, другие порывы и настроения?
Да, молодежь отличается от нашего поколения. Почему мы создали Совет молодых писателей? Потому что СПР стареет, это естественный процесс, у нас на 2018 год писателей до 35 лет было всего 6 процентов. Это мало. На похоронах Юрия Бондарева обратил внимание, что стоят возрастные писатели, а молодежи у могилы великого писателя нет. Это уже не их герой. Связь поколений надо восстанавливать. Поэтому мы сейчас обязательно берем молодых писателей в поездки наших «литературных десантов» по стране. Они смотрят, как мы решаем проблемы, о чем говорим, как общаемся с читателем и между собой. На тех же совещаниях молодых писателей вдруг увидели, что в произведениях многих из них нет стержня. Много аморфного. Хорошо написано, но как будто ни о чем. Начали эту ситуацию выправлять. Помню, первое, что мы сделали, – повезли молодых писателей на Саур-Могилу в Донецкую республику, в Краснодон, чтобы посмотрели в шурф, в котором погибли молодогвардейцы, их сверстники. И, знаете, это произвело впечатление. Если их сердца откликнулись на такие судьбы, такие истории, значит, они смогут писать настоящие книги.
Мы создаем ориентиры для молодых людей. Первая фраза, которую слышат молодые писатели от нас: «Литература – это духовная безопасность Отечества». И ещё мы должны привить им ответственность за слово.
Какой образ России Вы как писатель хотите видеть в литературе ХХI века? Какое будущее Вы прогнозируете нашей стране?
Я прошел войну в Афганистане, но ненавижу памятники, на которых солдат сидит и плачет. Ненавижу, потому что солдат выполнял свой долг, этим надо гордиться, а не плакать. Не хочу, чтобы Россия вечно каялась и вечно стояла на коленях. Даже в произведениях. Ненавижу пренебрежительный тон в адрес мой страны, народа, истории. Вот в 2019 году дали премию иностранной писательнице, героиня опуса которой назвала собачку Пушкиным, и эту собачку по сюжету постоянно пинают – «Пошла отсюда, тварь!» И этой писательнице, модной среди либеральной интеллигенции, дают российскую премию… Себя надо уважать!
Для меня важна Россия не только сильная, мне нужна Россия думающая, мне важна Россия умытая, заглядывающая за горизонт, оптимистичная, чтобы не было отчаяния. Поэтому важен выбор героев наших книг. Каких героев мы показываем, такой и будет наша Россия.
Для меня Россия – это светёлка, которая у каждого русского человека есть в душе: красный угол, божница с иконкой, где можно помолиться, в этой светелке всегда есть родниковая вода и хлеб, и в доме ты не один, он наполнен любящими людьми. Люблю ездить по России. По 8 командировок бывает в месяц. Некоторые говорят, вот, за Москвой нет России, Москва только живет. Неправда. Порой именно за Москвой настоящая жизнь, мне там легче дышится. Там не оглядываются на Москву, делают своё дело. Поэт Николай Дмитриев сказал в свое время, что мы должны оставить нашим детям не только своё отчество, но и Отечество. Тот же наш конкурс «Литературные города России» показал, что в малых городах строят музеи писателям, там идет интересная культурная, литературная жизнь. Больше всего у нас памятников возводят воинам и писателям. Вот такая наша держава: мы и слово можем сказать, и готовы защитить это слово.
Пожалуйста, Николай Федорович, поделитесь Вашими личными творческими планами. Чем порадуете своих читателей?
Много времени отнимает моя должность руководителя Союза. Тем не менее недавно вышла книга «Реки помнят свои берега». Судьба людей на переломе эпох, история семьи брянского лесника, который защищает зараженный чернобыльский лес от пожаров. Семейная сага такая. А сейчас пишу книгу о суворовцах, вернулся как бы в свое детство. Но книга посвящена детишкам из Донецка и Луганска, которые уже защищали свою страну, которые знают, что такое война, лишились родителей. Их хотят спасти, перевезти в Россию, чтобы они учились, но они не хотят уезжать, даже для того, чтобы учиться. Они хотят продолжать защищать свою Родину. Конкретный реальный материал, который опять же нужно добывать. Вот сейчас выезжаю в лес вместе с одним из лесников, потому что одно из событий происходит в зимнем лесу. И мне важно знать, как измеряется температура дерева, как любимые наши опята на стволах уничтожают крепкие на вид деревья…
Для Вас эти сюжеты не выдуманы, в Вашей судьбе была война и даже был плен… Вы были с гуманитарной миссией в Южной Осетии, на Донбассе, в Сирии. Многое видели своими глазами, многое испытали… У Союза писателей есть отделение в Чеченской республике, и у Вас бывают поездки туда. Не могу не спросить Вас о том, с каким чувством Вы посещаете Чечню после того, что Вы пережили там в 1996 году? Трудно психологически бывать там?
Когда меня освободили, я дал слово, что еще раз приеду туда. Без оружия. И через 2 года вернулся, выпускал газету «Чечня свободная». Так что психологически я давно преодолел все негативные чувства, которые могли быть у пленника. А когда ближе познакомился с чеченскими писателями, поэтами, для меня оказался показателен такой факт: во время войны ни один чеченский писатель не вышел из состава Союза писателей СССР или России, ни один не сдал, не выбросил, не сжег свой членский билет. Для меня вот это очень важно.
В 2019 году я ездил туда на празднование 100-летия отделения Союза писателей России в Чеченской республике. Оно – одно из старейших в стране. Проводят много интересных мероприятий, на которые съезжаются писатели со всей страны и, конечно, из республик Северного Кавказа. Русский язык позволяет нам свободно общаться друг с другом, читать книги, переведенные с других языков нашей многонациональной страны. И все подчеркивают ценность русского языка для писателя. Все помнят слова Расула Гамзатова, сказанные им перед смертью: «Когда был Советский Союз, когда меня переводили, я был поэтом аула и всего мира. А когда нас теперь не переводят, я опять стал поэтом одного аула». Он сказал эти слова в тяжелые для всех 90-е годы. Но сейчас все меняется к лучшему. Развиваем школу переводчиков в Союзе писателей России и помогаем нашим национальным авторам получить известность в стране и за ее пределами, для чего проводим конкурс переводной литературы «Услышь, Россия, наши голоса». Так что русский язык, великая классическая русская литература объединяет нас, писателей всех национальностей, живущих в нашей большой стране.
Дай Бог Вам здоровья. Спасибо Вам огромное за беседу, Николай Федорович.